Неточные совпадения
«Сары, сары не забудьте купить!» — «Это еще что?» — «Сары — это якутские сапоги из конской
кожи: в них сначала надо положить сена, а потом ногу, чтоб вода не
прошла; иначе
по здешним грязям не
пройдете и не проедете. Да вот зайдите ко мне, я велю вам принести».
Тагалы нехороши собой: лица большею частью плоские, овальные, нос довольно широкий, глаза небольшие, цвет
кожи не чисто смуглый. Они стригутся по-европейски, одеваются в бумажные панталоны, сверху выпущена бумажная же рубашка; у франтов кисейная с вышитою на европейский фасон манишкой. В шляпах большое разнообразие: много соломенных, но еще больше европейских, шелковых, особенно серых. Метисы
ходят в таком же или уже совершенно в европейском платье.
Вечером Дерсу угостил меня оленьим хвостом. Он насадил его на палочку и стал жарить на углях, не снимая
кожи. Олений хвост (по-китайски лу-иба) представляет собой небольшой мешок, внутри которого
проходит тонкий стержень. Все остальное пространство наполнено буровато-белой массой,
по вкусу напоминающей не то мозги, не то печенку. Китайцы ценят олений хвост как гастрономическое лакомство.
С 12
по 16 ноября мы простояли на месте. За это время стрелки
ходили за брусникой и собирали кедровые орехи. Дерсу выменял у удэгейцев обе сырые
кожи на одну сохатиную выделанную. Туземных женщин он заставил накроить унты, а шили их мы сами, каждый
по своей ноге.
Вчера волостной писарь
проходил поздно вечером, только глядь — в слуховое окно выставилось свиное рыло и хрюкнуло так, что у него мороз подрал
по коже; того и жди, что опять покажется красная свитка!
Конечно, от этого страдал больше всего небогатый люд, а надуть покупателя благодаря «зазывалам» было легко. На последние деньги купит он сапоги, наденет,
пройдет две-три улицы
по лужам в дождливую погоду — глядь, подошва отстала и вместо
кожи бумага из сапога торчит. Он обратно в лавку… «Зазывалы» уж узнали зачем и на его жалобы закидают словами и его же выставят мошенником: пришел, мол, халтуру сорвать, купил на базаре сапоги, а лезешь к нам…
У нас в бане, на огороде, двое жили, офицер с денщиком Мироном; офицер был длинный, худущий, кости да
кожа, в салопе бабьем
ходил, так салоп
по колени ему.
Но, ставя бога грозно и высоко над людьми, он, как и бабушка, тоже вовлекал его во все свои дела, — и его и бесчисленное множество святых угодников. Бабушка же как будто совсем не знала угодников, кроме Николы, Юрия, Фрола и Лавра, хотя они тоже были очень добрые и близкие людям:
ходили по деревням и городам, вмешиваясь в жизнь людей, обладая всеми свойствами их. Дедовы же святые были почти все мученики, они свергали идолов, спорили с римскими царями, и за это их пытали, жгли, сдирали с них
кожу.
Правда, рано утром, и то уже в исходе марта, и без лыж
ходить по насту, который иногда бывает так крепок, что скачи куда угодно хоть на тройке; подкрасться как-нибудь из-за деревьев к начинающему глухо токовать краснобровому косачу; нечаянно наткнуться и взбудить чернохвостого русака с ремнем пестрой крымской мерлушки
по спине или чисто белого как снег беляка: он еще не начал сереть, хотя уже волос лезет; на пищик [Пищиком называется маленькая дудочка из гусиного пера или
кожи с липового прутика, на котором издают ртом писк, похожий на голос самки рябца] подозвать рябчика — и кусок свежей, неперемерзлой дичины может попасть к вам на стол…
В своих мягких «ступнях» из козловой
кожи Таисья
ходила неслышными шагами, а дома разгуливала в одних чулках, оставляя ступни,
по старинному раскольничьему обычаю, у дверей.
Маркушка точно ожил с открытием прииска на Смородинке. Кашель меньше мучил его
по ночам, и даже отек начинал
сходить, а на лице он почти совсем опал, оставив мешки сухой лоснившейся
кожи. Только одно продолжало мучить Маркушку: он никак не мог подняться с своей постели, потому что сейчас же начиналась ломота в пояснице и в ногах. Болезнь крепко держала его на одном месте.
По грубости
кожи, глубоким морщинам, резкообозначенным жилам на шее, лице и руках,
по неестественной сутуловатости и кривому, дугообразному положению ног видно было, что вся жизнь его
прошла в непосильной, слишком тяжелой работе.
Каждый день, рано утром, дед будил мальчика, и они, вплоть до позднего вечера,
ходили по городу, собирая тряпки, кости, рваную бумагу, обломки железа, куски
кожи.
Мы шли
по Терской области. Шакро был растрёпан и оборван на диво и был чертовски зол, хотя уже не голодал теперь, так как заработка было достаточно. Он оказался неспособным к какой-либо работе. Однажды попробовал стать к молотилке отгребать солому и через полдня
сошёл, натерев граблями кровавые мозоли на ладонях. Другой раз стали корчевать держидерево, и он сорвал себе мотыгой
кожу с шеи.
Дня за два перед этой беседой в крендельную явился Бубенчик, гладко остриженный, чистенький, весь прозрачный, как его глаза, еще более прояснившиеся в больнице. Пестрое личико похудело, нос вздернулся еще выше, мальчик мечтательно улыбался и
ходил по мастерским какими-то особенными шагами, точно собираясь соскочить с земли. Боялся испачкать новую рубаху и, видимо, конфузясь своих чистых рук, все прятал их в карманы штанов из чертовой
кожи — новых же.
Не обращая внимания на то, что с него
сходил в тот день
по крайней мере уже девятый пот, что его немилосердно жгло и палило солнце в бока, в затылок, он быстро шагал
по распаленному почти тротуару около постоялых дворов, из которых в растворенные ворота его сильно обдавало запахом дегтя,
кожи и навоза.
— Какой праздник — отец умирает! Хозяин умирает! — плаксиво и зло хрипел отец, хлопая ладонями
по постели и всё перекатывая голову со стороны на сторону. Уши у него были примятые, красные, точно
кожа с них
сошла. Он глядел в лицо сына мутными, налитыми кровью глазами и всё бормотал непрерывно, жалобно, а сзади себя Николай слышал предостерегающий голос тётки...
Я думал, что это кровь, но потом я узнал, что это у червяка под
кожей есть жидкий сок — для того, чтобы
по смазке легче
сходила его рубашка.
В одном из таких госпиталей, в белой, чистой, просторной горнице лежит Милица. Ее осунувшееся за долгие мучительные дни болезни личико кажется неживым. Синие тени легли под глазами…
Кожа пожелтела и потрескалась от жара. Она
по большей части находится в забытьи. Мимо ее койки медленно, чуть слышно
проходят сестрицы. Иногда задерживаются, смотрят в лицо, ставят термометр, измеряющий температуру, перебинтовывают рану, впрыскивают больной под
кожу морфий…
В толпе арестованных Катя увидела высокую фигуру отца с седыми косицами, падающими на плечи. Ворота открылись, вышла первая партия, окруженная солдатами со штыками. Шел, с лопатой на плече, седобородый генерал, два священника. Агапов
прошел в своем спортсменском картузике. Молодой горбоносый караим с матовым, холеным лицом, в модном костюме, нес на левом плече кирку, а в правой руке держал объемистый чемоданчик желтой
кожи. Партия повернула
по набережной влево.
— Да, слишком хорошо, — ввернул Ранеев свое слово в речь противников. — Только вспомнишь о нем, так мороз
по коже подирает. Стоит только поставить рядом русского крестьянина и белорусца. Что ест этот несчастный, в чем одет, под какой кровлей живет? И свет-то Божий
проходит у него со двора через крошечные отверстия вместо окошек, а не с улицы. Какой-то сочинитель писал, что и собаки, увидав панскую бричку, с испуга бросаются в подворотни.